- Георгий Любарский
I. Отличия времён: где проходит граница веков
Обновлено: 8 сент. 2021 г.
Как различать времена и где проводить границу веков? Этот вопрос кажется простым, но он не таков на самом деле. При его постановке обычно говорят банальности вроде того, что годы следуют за годами, а в истории случаются важные события к которым можно приурочить перемену времен. Из таких рассуждений растут концепции длинных и коротких веков — длинный XIX, что аж до первой Мировой войны (1914 г.) и короткий ХХ, который окончился с распадом СССР (1991 г.). Эти события очень условные точки отсчета, они мало говорят о самом веке, но ведь у нас помимо всего должен быть и сам образ столетия, не набор событий, а законченный образ. Ведь когда мы думаем, например, о веке XIX, то что-то себе представляем и это не может быть пустой фантазией.

В коллаже использован снимок с опрокинувшимся набок паровозом на станции Пойнт Рейенс
в результате землетрясения в Сан-Франциско в 1906 г.
G.K. Gilbert, U.S. Geological Survey Photographic Library.
Чтобы прийти к такому образу и суметь так подумать следует отбросить то, что сегодня является довольно модным интеллектуальным принципом — демократизм в познании. Равенство всего и перед всем сегодня очень модный лозунг, но в познании он не работает. Пытаясь понять XIX век, представляя одновременно то, что творилось у берберов, а что на Амазонке — дело совершенно пустое и бесполезное. Тут подразумевается та “демократия”, что выступает за учет “всех фактов” и допускает в качестве возражения на цельный образ слова вроде “а в Антананариву было всё иначе”. Это кажется очевидным, что когда мы представляем XIX век, то прежде всего думаем о Европе и Америке. Поэтому мы можем, если не сформулировать, то хотя бы представить достаточно ясный образ XIX века. Он будет очень сильно отличаться от предшествовавшего ему XVIII века — там было многое иначе и это многое совсем не сводится к технологиям, как часто спешат объяснить.
Здесь уместно сказать о второй проблеме современного взгляда на историю — это фиксирование лишь на одной отличительной черте — на технологиях. Это примерно тоже самое, как если бы историк костюма сводил бы всю историю одежды к единственному значимому событию — появлению шлиц в верхней одежде — да, это удобно и практично и этот элемент стал точкой отсчета для рождения того, что мы называем технологичной одеждой со сложной конструкцией, но ведь вся история костюма не сводится к этому.
Так что близорукий взгляд на XIX век, где видны лишь паровозы и иные машины как отличительная черта, почти ничего не говорит нам о самом этом веке.
Это один из штрихов на большом и сложном портрете, который, как понятно, состоит из тысяч и тысяч иных штрихов. И чем потрет детальней, тем таких штрихов больше. Если кого-то устраивает прямая линия вместо детального рисунка лица, то можно говорить только о технологиях, как об отличительной черте, определяющей образ XIX века. В конце концов, крестик для кого-то тоже вполне себе подпись. Так что не технологической революцией отличается он от других времен, а многим другим. Например, отсутствием крупных войн в Европе. Именно такие факты могут сказать нам что-то важное об образе этого века.
Правильно понимать прошлое важно в том числе и для того, чтобы верно оценивать настоящее. Не так страшно ошибиться и прийти позже к верному суждению о том, что было сотни лет назад, но куда страшнее ошибиться в ожиданиях применительно к дню сегодняшнему — в котором мы живем. Как бы мы могли описать век в котором живем — XXI? Мы прожили чуть меньше его четверти и что нам видно? Например, прожив первые двадцать лет ХХ века, люди прошли уже через Первую мировую войну, а в России вдобавок через революцию и гражданскую войну. Тогда вполне оформленным было ожидание и второй большой мировой войны — многое тогда уже можно было сказать о начавшемся ХХ веке, даже не миновав и его четверти. А что можно помыслить сегодня о нашем веке?
Первое, что бросается в глаза, что наш век будто бы намного спокойнее: нет мировых войн, нет революций, всё как-будто застыло. Но это не так. И если мы не видим революций на внешнем плане, то можем найти их в человеке, в том как изменился он сам. Эти изменения о том, как человек по-новому думает, во что верит, чем стремится наполнять своё время.
На самом деле, событий и изменений произошло не меньше, если не больше. Во вне мы пока видим только первые проявления этих изменений, выражающиеся в небывалом поколенческом разрыве, где проблема отцов и детей предстает совсем по-новому и поражает своим масштабом. И эта проблема совсем не походит на спор о древних и новых, который предварял Французскую революцию, тогда спорили о понимании античного искусства, как отправной точки развития в культуре. Это и не тургеневский спор о приоритете полезного над красивым. Здесь речь вообще не о каком-то развитии или приоритетах чего-то нового над старым, а о том, что на месте старого, которое не понятно должно быть построено новое с нуля. Это можно назвать пространством напряжения между людьми у которых нет общих понятий, чтобы даже вести какой бы то ни было спор — спора нет, есть всё нарастающее непонимание друг-друга.
Когда современный школьник получает картину мира через новые цифровые медиа о содержании которых его родители, порой, не имею понятия, а в школе он изучает часто совсем не то, что в своё время они, то нет ничего удивительно в том, что их миры начинают очень сильно отличаться, а непонимание растёт.
Очевидно, что когда-то это напряжение выльется и во внешние события. А сейчас самое важное совершается так, что его почти не видно и отсюда растет ощущение нашего застывшего века. И это незаметное и важное нужно искать, замечать, осмыслять, чтобы не оказаться к середине века в мире, сложившемся по воле случая или неясных сил. Так что это самое важное, как его можно представить?